Неточные совпадения
Трубят рога охотничьи,
Помещик возвращается
С охоты. Я к нему:
«Не выдай! Будь заступником!»
— В чем дело? — Кликнул старосту
И мигом порешил:
— Подпаска малолетнего
По младости, по глупости
Простить… а бабу дерзкую
Примерно наказать! —
«Ай,
барин!» Я подпрыгнула:
«Освободил Федотушку!
Иди домой, Федот...
— Пришел я из Песочного…
Молюсь за Дему бедного,
За все страдное русское
Крестьянство я молюсь!
Еще молюсь (не образу
Теперь Савелий кланялся),
Чтоб сердце гневной матери
Смягчил
Господь…
Прости...
— Вы вступаете в пору жизни, — продолжал священник, — когда надо избрать путь и держаться его. Молитесь Богу, чтоб он по своей благости помог вам и помиловал, — заключил он. «
Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами своего человеколюбия, да
простит ти чадо»… И, окончив разрешительную молитву, священник благословил и отпустил его.
— Нет,
прощайте,
господа, нынче я не пью.
В возок боярский их впрягают,
Готовят завтрак повара,
Горой кибитки нагружают,
Бранятся бабы, кучера.
На кляче тощей и косматой
Сидит форейтор бородатый,
Сбежалась челядь у ворот
Прощаться с
барами. И вот
Уселись, и возок почтенный,
Скользя, ползет за ворота.
«
Простите, мирные места!
Прости, приют уединенный!
Увижу ль вас?..» И слез ручей
У Тани льется из очей.
— Нет, не нужно, — сказал учитель, укладывая карандаши и рейсфедер в задвижной ящичек, — теперь прекрасно, и вы больше не прикасайтесь. Ну, а вы, Николенька, — прибавил он, вставая и продолжая искоса смотреть на турка, — откройте наконец нам ваш секрет, что вы поднесете бабушке? Право, лучше было бы тоже головку.
Прощайте,
господа, — сказал он, взял шляпу, билетик и вышел.
— А я об вас еще от покойника тогда же слышала… Только не знала тогда еще вашей фамилии, да и он сам не знал… А теперь пришла… и как узнала вчера вашу фамилию… то и спросила сегодня: тут
господин Раскольников где живет?.. И не знала, что вы тоже от жильцов живете… Прощайте-с… Я Катерине Ивановне…
— Ну, в Америку собираться, да дождя бояться, хе! хе!
прощайте, голубчик, Софья Семеновна! Живите и много живите, вы другим пригодитесь. Кстати… скажите-ка
господину Разумихину, что я велел ему кланяться. Так-таки и передайте: Аркадий, дескать, Иванович Свидригайлов кланяется. Да непременно же.
— Не фартит нам,
господин, — звонко пожаловался лысый, — давят нас, здешних грешников, налогами! Разорения — сколько хошь, а прикопления — никак невозможно исделать. Накопишь пятиалтынный, сейчас в карман лезут — подай сюда! И —
прощай монета. И монета и штаны. Тут тебе и земство, тут тебе и все…
— Не попал,
господа! Острамился,
простите Христа ради! Ошибся маленько, в головизу метил ему, а — мимо! Понимаете вещь? Ах, отцы святые, а?
Анфиса. Ну хорошо. Ответ я с Химкой пришлю.
Прощайте,
господин Бальзаминов! (Уходит.)
— Ну, Бог вас
простит! — смеясь, сказала бабушка. — Вам — ничего, я знаю. Вон вас каким
Господь создал — да Вера-то: как на нее нет страха! Ты что у меня за богатырь такой!
Когда же приспело время ее, внял наконец
Господь их молитвам и послал им сына, и стал Максим Иванович, еще в первый раз с тех пор, светел; много милостыни роздал, много долгов
простил, на крестины созвал весь город.
— Я-то думаю: кто пришел? А это сам
барин, золотой ты мой, красавчик ненаглядный! — говорила старуха. — Куда зашел, не побрезговал. Ах ты, брильянтовый! Сюда садись, ваше сиятельство, вот сюда на коник, — говорила она, вытирая коник занавеской. — А я думаю, какой чорт лезет, ан это сам ваше сиятельство,
барин хороший, благодетель, кормилец наш.
Прости ты меня, старую дуру, — слепа стала.
Со стороны этот люд мог показаться тем сбродом, какой питается от крох, падающих со стола
господ, но староверческие предания придавали этим людям совсем особенный тон: они являлись чем-то вроде хозяев в бахаревском доме, и сама Марья Степановна перед каждым кануном отвешивала им земной поклон и покорным тоном говорила: «Отцы и братия,
простите меня, многогрешную!» Надежде Васильевне не нравилось это заказное смирение, которым прикрывались те же недостатки и пороки, как и у никониан, хотя по наружному виду от этих выдохшихся обрядов веяло патриархальной простотой нравов.
— Слышите ли, слышите ли вы, монахи, отцеубийцу, — набросился Федор Павлович на отца Иосифа. — Вот ответ на ваше «стыдно»! Что стыдно? Эта «тварь», эта «скверного поведения женщина», может быть, святее вас самих,
господа спасающиеся иеромонахи! Она, может быть, в юности пала, заеденная средой, но она «возлюбила много», а возлюбившую много и Христос
простил…
— Я вам,
господа, зато всю правду скажу: старец великий!
простите, я последнее, о крещении-то Дидерота, сам сейчас присочинил, вот сию только минуточку, вот как рассказывал, а прежде никогда и в голову не приходило.
Господа свидетели,
простите гнев мой, но я предчувствовал, что этот коварный старик созвал всех вас сюда на скандал.
Не сердитесь,
господа,
прощаете дерзость? — крикнул он, смотря на них с удивительным почти добродушием.
Простите мне это слово,
господа присяжные заседатели, о ваших сердцах и умах.
— Благослови
Господь вас обеих, и тебя и младенца Лизавету. Развеселила ты мое сердце, мать.
Прощайте, милые,
прощайте, дорогие, любезные.
—
Простите,
господа, позвольте, о, позвольте! — вскричал он, — ангельская, ангельская вы душа, Михаил Макарович, благодарю за нее!
—
Простите,
господа, что оставляю вас пока на несколько лишь минут, — проговорил он, обращаясь ко всем посетителям, — но меня ждут еще раньше вашего прибывшие. А вы все-таки не лгите, — прибавил он, обратившись к Федору Павловичу с веселым лицом.
— Боюсь я,
барин… — заколебался Андрей, — пять рублей на чай пожалуйте, а больше не приму. Трифон Борисыч свидетелем. Уж
простите глупое слово мое…
Да наконец, если уж я начал теперь врать, то и докончу, а вы,
господа, как высшего образования и благороднейшие люди, меня
простите.
Опять-таки и то взямши, что никто в наше время, не только вы-с, но и решительно никто, начиная с самых даже высоких лиц до самого последнего мужика-с, не сможет спихнуть горы в море, кроме разве какого-нибудь одного человека на всей земле, много двух, да и то, может, где-нибудь там в пустыне египетской в секрете спасаются, так что их и не найдешь вовсе, — то коли так-с, коли все остальные выходят неверующие, то неужели же всех сих остальных, то есть население всей земли-с, кроме каких-нибудь тех двух пустынников, проклянет
Господь и при милосердии своем, столь известном, никому из них не
простит?
Да и греха такого нет и не может быть на всей земле, какого бы не
простил Господь воистину кающемуся.
Простите,
господа, я потому так кричу, что у меня была эта мысль еще так недавно, еще всего только третьего дня, именно когда я ночью с Лягавым возился, и потом вчера, да, и вчера, весь день вчера, я помню это, до самого этого случая…
— Так вот, сударь, для кого ад назначен, — стегнул Андрей левую, — а вы у нас, сударь, все одно как малый ребенок… так мы вас почитаем… И хоть гневливы вы, сударь, это есть, но за простодушие ваше
простит Господь.
— Петр Александрович, как же бы я посмел после того, что случилось! Увлекся,
простите,
господа, увлекся! И, кроме того, потрясен! Да и стыдно.
Господа, у иного сердце как у Александра Македонского, а у другого — как у собачки Фидельки. У меня — как у собачки Фидельки. Обробел! Ну как после такого эскапада да еще на обед, соусы монастырские уплетать? Стыдно, не могу, извините!
Прощайте,
господа, не сердитесь, что я за допросом кричал на вас, о, я был тогда еще так глуп…
— Помните,
барин, — сказала она, и чудное что-то мелькнуло в ее глазах и на губах, — какая у меня была коса? Помните — до самых колен! Я долго не решалась… Этакие волосы!.. Но где же их было расчесывать? В моем-то положении!.. Так уж я их и обрезала… Да… Ну,
простите,
барин! Больше не могу…
— Изволь, голубчик, изволь… Василий, а Василий, ступай с
барином; лошадку сведи и деньги получи. Ну,
прощай, батюшка, с Богом.
— Молчи, — сказал Дубровский. — Ну, дети,
прощайте, иду куда бог поведет; будьте счастливы с новым вашим
господином.
— Что же делать,
господин офицер. Он предлагает мне хорошее жалование, три тысячи рублей в год и все готовое. Быть может, я буду счастливее других. У меня старушка мать, половину жалования буду отсылать ей на пропитание, из остальных денег в пять лет могу скопить маленький капитал, достаточный для будущей моей независимости, и тогда bonsoir, [
прощайте (фр.).] еду в Париж и пускаюсь в коммерческие обороты.
— Вы делали для них подписку, это еще хуже. На первый раз государь так милосерд, что он вас
прощает, только,
господа, предупреждаю вас, за вами будет строгий надзор, будьте осторожны.
— Как это ты в тридцать лет не научился говорить?.. таскает — как это таскать дрова? — дрова носят, а не таскают. Ну, Данило, слава богу,
господь сподобил меня еще раз тебя видеть.
Прощаю тебе все грехи за сей год и овес, который ты тратишь безмерно, и то, что лошадей не чистишь, и ты меня
прости. Потаскай еще дровец, пока силенка есть, ну, а теперь настает пост, так вина употребляй поменьше, в наши лета вредно, да и грех.
— А теперь,
господа, возвратитесь в свои уезды, — сказал губернатор в заключение, — и подготовьте ваших достойных собратий.
Прощайте,
господа! Бог да благословит ваши начинания!
Лопахин.
Простите, таких легкомысленных людей, как вы,
господа, таких неделовых, странных, я еще не встречал. Вам говорят русским языком, имение ваше продается, а вы точно не понимаете.
— А
господь, небойсь, ничего не
прощает, а? У могилы вот настиг, наказывает, последние дни наши, а — ни покоя, ни радости нет и — не быть! И — помяни ты мое слово! — еще нищими подохнем, нищими!
— Отец, да
прости ты ей Христа ради,
прости! И не эдакие сани подламываются. Али у
господ, у купцов не бывает этого? Женщина — гляди какая! Ну,
прости, ведь никто не праведен…
— Ну,
прощайте! — резко проговорил он вдруг. — Вы думаете, мне легко сказать вам:
прощайте? Ха-ха! — досадливо усмехнулся он сам на свой неловкий вопрос и вдруг, точно разозлясь, что ему всё не удается сказать, что хочется, громко и раздражительно проговорил: — Ваше превосходительство! Имею честь просить вас ко мне на погребение, если только удостоите такой чести и… всех,
господа, вслед за генералом!..
Между нами был такой контраст, который не мог не сказаться нам обоим, особенно мне: я был человек, уже сосчитавший дни свои, а он — живущий самою полною, непосредственною жизнью, настоящею минутой, без всякой заботы о «последних» выводах, цифрах или о чем бы то ни было, не касающемся того, на чем… на чем… ну хоть на чем он помешан; пусть
простит мне это выражение
господин Рогожин, пожалуй, хоть как плохому литератору, не умевшему выразить свою мысль.
Видит, что он ее за шею под нож нагибает и пинками подталкивает, — те-то смеются, — и стала кричать: «Encore un moment, monsieur le bourreau, encore un moment!» Что и означает: «Минуточку одну еще повремените,
господин буро, всего одну!» И вот за эту-то минуточку ей, может,
господь и
простит, ибо дальше этакого мизера с человеческою душой вообразить невозможно.
— Этакая аларма, право! — произнесла старуха, направляясь к двери, и, вздохнув, добавила: — наслал же
господь на такого простодушного
барина да этакого —
прости господи — черта с рогами.
—
Прощайте,
господин Райнер, очень рад, что имел случай познакомиться с таким благородным человеком, как вы.
— Ну, так Христос с вами, спите.
Прощайте,
Господь с вами.
— «Толкуй больной с подлекарем», — проговорил, вставая, Канунников. — У меня еще делов и боже мой.
Прощайте.
Прощай, лукавый рабе, — отнесся он к Лобачевскому. — Молокососов-то не одобряешь, а сам такой же, только потаенный. Потаенный, — шутил он, тряся руку молодому медику. — Волки, все вы волки, отличные
господа перед
господом. А ты, новый
барин, древности тоже сопротивник?
—
Простите,
господин! Это даже совсем несообразно: ведь уговаривались мы с вами?